[Lychia]

Название: Tenebrosi decemiur
Автор: O_ossus Totalus
Бета: _Vikky_
Фэндом: Mир Гарри Поттера
Статус фанфика/перевода: завершен
Размер: макси
Глав: 19
Предупреждения: слэш
Жанр: AU/ Любовный роман
Рейтинг: NC-17
Главные герои: Гарри Поттер, Северус Снейп
Сюжет: Смешно и горько быть твоим - паук попался в паутину. Лишь тот проснется нефелимом, кто был хранителем плохим.

Глава 1-5

lychia.diary.ru/p187316947.htm

Глава 6-11

Глава 6

Я сижу в библиотеке, в самом темном ее углу, накрывшись мантией-невидимкой и с книгой на коленях. Сижу уже долго, но не уверен, что запомнил хотя бы название тома, вслепую выхваченного со стеллажа. Мои мысли умчались куда-то, оставив на губах жар и привкус абсента.

Билл как-то рассказал мне, что бывает поцелуй и бывает Поцелуй. Тот, который запоминается так, будто его выжгли в душе и памяти каленым тавром. Все в жизни течет и меняется, но Поцелуй помнишь всегда. Даже когда память уже отказывается рисовать тебе картины прошлого.

И не обязательно этот Поцелуй должен быть первым. С Чжоу я вообще ничего не чувствовал – мне даже неудобно как-то было. Джинн меня сама целовала, первой, а у меня после оставалось какое-то неприятное ощущение в душе и желание вытереть губы ладонью.

То, что случилось у нас со Снейпом…

Это был ядерный взрыв.

Это было Круцио, мучающее душу, а не тело.

Это…

Держу пари, он никогда не целовался. И сейчас он точно не в меньшем замешательстве, чем я. И скорее всего, уже проклинает и себя, и меняю Гораздо проще было дать мне пощечину…

Я полыхаю так, будто сижу не в библиотеке, а в пустыне Сахара под каким-нибудь баобабом. Не знаю, что меня больше смущает: то, что я целовался с мужчиной или то, что я целовался со Снейпом?

Я давно уже понял, что мужчины привлекают меня больше женщин. Поэтому разрыв с Джинни я пережил спокойно: у нас ведь даже не было ничего такого, если не считать поцелуев.

Касательно личности мужчины…

Черт возьми, он язва, угрюмый, неразговорчивый, язвительный, желчный, он отгораживается от мира слоями одежды, никогда не улыбается, он ненавидит Гриффиндор, никогда не моет голову и еще он Упивающийся. Но черт меня побери, если Снейп не мой ангел-хранитель. В школе я был очень несправедлив к нему: единожды он поставил меня на место и вот уже на Снейпа стали сваливаться все наши беды. А ведь сколько раз он меня спасал и не получил даже «спасибо» — я продолжал ненавидеть его. И за что? Мне действительно нужно было прочитать учебник перед занятиями, и ничего такого не было в замечании преподавателя. Я же не начинал ненавидеть МакГонагалл, когда вместо табуретки у меня получался трубкозуб, или вместо хрустального бокала – обтянутое пушистой шкуркой нечто?

Снейп берег меня, ненавидел, но берег. А я даже не поблагодарил своего ангела-хранителя. И сейчас боюсь выйти и показаться на глаза ему, выслушать обличительную речь, насмешки, а еще хуже, если он теперь укажет мне на дверь – нам с Тедди нельзя передвигаться до новолуния, только в новолуние мы можем не опасаться подавленных ликантропов.

Закрываю глаза ладонями, начиная покачиваться из стороны в сторону. Мама, мама, прости!

Я хочу еще…


Глава 7


Иногда я рад, что мне есть, куда сбежать. Лаборатория – моя святая святых – благодушно встречает меня ароматами трав и ягод. Разгром тут полнейший – хватит грубой работы рукам, чтобы отвлечься.

Котел с запоротым зельем расплавился. Зелье схватилось в камень – мне пришлось удалить кусок пола вместе с котлом и только потом нарастить паркет заново. После серий Репаро колбы и реторты снова оказываются на моем столе. Но мне мало: я кипячу воду в большом котле, выгребаю все пустые пробирки и начинаю их перемывать.

Намылить, протереть, обмыть. Сверкающая хрустальная батарея выстраивается на столе.

Я провожу ревизию в шкафу с зельями, переставляя их сначала по алфавиту, потом по назначению и уже под конец – по составу. Но мне мало. Не удовлетворившись, переставляю первую полку по цвету, вторую – по году изобретения, а третью – по вкусу.

Когда я разбираю четвертую полку с зельями, понимаю, что все равно не сбегу от своих мыслей. Начинаю чистить котлы вручную. Купленная Поттщером палочка без дела лежит на столе. Бедняга Поттер – смерть Олливандера подкосила его. С другой стороны, кто мог знать, что Поттер решится ради меня на ТАКОЕ? Даже если мальчишка был не в курсе существования Кодекса, он мог бы поостеречься нарушать закон. Совсем Министерства не боится.

Но я буду, буду пользоваться палочкой, чтобы смерть гениального мастера не осталась напрасной.

Лаборатория сияет. И я волей-неволей возвращаюсь в мыслях к тому поцелую.

Я ведь никогда и ни с кем не целовался, и точно был уверен, что целоваться со мной захочет разве что жаба. И поэтому мне трудно отойти от осознания того, что Поттер действительно ХОТЕЛ поцеловать меня. Может, это произошло под влиянием момента, я не знаю. Но, ни отвращения, ни вины я не чувствую.

У меня такое ощущение, будто тело запомнило, как я прижимал к себе Поттера, блокируя его хаотичные движения. Это тело было создано для того, чтобы я обнимал его: два кусочка паззла, сложившегося неожиданно для нас обоих. Его губы не были ни жадными, ни жестокими: скорее робкими и просящими…

Он ХОТЕЛ поцеловать меня. Не знаю, зачем, но хотел.

Я слышал сигнал Охранных чар библиотеки, едва вошел в лабораторию, но не спешу туда. Пусть Поттер прячется сколько угодно, думает крепко и долго, и даст небольшую отсрочку мне: наведу порядок в голове.

Только когда солнце опускается, я начинаю нервничать. Занятый Шекспиром волчонок тоже подает признаки беспокойства: все кидает красноречивые взгляды на библиотеку, хоть и не решаясь сказать.

Когда мальчик засыпает в обнимку с книгой, я иду в книгохранилище. Накладываю Заглушающие – мало ли, Поттер захочет устроить скандал.

— Поттер, ты тут? – зову я его, но темнота не отзывается. – Снимай мантию, поговорить надо.

Молчание.

— Я не собираюсь брызгать слюной и топать ногами. Всего несколько вопросов. Пожалуйста, — выдавливаю я из себя.

Ага, я замечаю, как темнота в дальнем углу зашевелилась. В два прыжка оказываюсь рядом и срываю с Поттера мантию-невидимку: тот сжимается в комочек. Ставлю его на ноги, он опускает голову:

— Этогобольшенеповторится, — бормочет он быстро-быстро, гипнотизируя взглядом пол. – Простите меня.

— Жалеешь? – вырывается у меня, и Поттер заливается краской:

— Да… Нет… Не знаю…

И в этот момент кто-то выключает мой контроль.

В себя я прихожу, когда уже прижимаю мальчишку к стене. Я жадно и грубо целую его, кусая тонкие податливые губы, оставляю метки на шее, мои ладони задрали ему футболку и легли на обнажившуюся талию. Глаза Потера крепко закрыты, в уголках собралась влага.

«Что ты делаешь, Северус, ты же насилуешь мальчишку!», — вякает мой рассудок и затыкается.

Я не могу от него оторваться. Я ему покажу, как жалеть о поцелуе со мной! И пусть он три дня не сможет нормально есть из-за опухших губ: мое!

К черту самоконтроль.

К черту его схожесть с ненавистным Джеймсом.

К черту зеленые глаза, не дававшие мне покоя столько лет и напоминавшие о призраке женщины, которую я не мог и не умел уберечь от гибели.

Только Поттер, который не отталкивает меня, который вцепился мне в рубашку так, что воротник уже трещит, который уже на ногах не стоит: я держу его куда крепче. Он не отвечает на мои полу-укусы, но я знаю, ему не противно: просто он боится, что я очнусь и перестану.

Откуда я знаю?

Просто знаю.

Мое.

— Мое, — рычу я, впиваясь поцелуем в его истерзанные губы. – Поттер, ты жалеешь? Жалеешь, скажи?

— Нет, — тихий писк Поттера только распаляет меня.

— Громче, — и я снова впиваюсь зубами в шею, опасно близко от лихорадочно бьющейся жилки.

— Се-вер…

Мое имя из этих развратно опухших губ добивает меня: во мне что-то взрывается, опаляя жаром, и я чуть не краснею, понимая, что сейчас от поцелуев, как мальчишка…

Наконец, заставляю себя отпустить Поттера. А зря: он стекает по стене, глаза закрыты, губы едва шевелятся, и я разбираю: «Се-ве-рус…»

— Ты в порядке? – поднимаю мальчишку с пола, стараясь не причинить ему боли. – У тебя губа прокушена, прости.

Он распахивает глаза, и в этих зеленых лесных озерах я вижу столько всего, что просто захлебываюсь: вот-вот меня мысленно канонизируют или наоборот, проклянут и сошлют в ад.

— Вау, — выдыхает Гарри. – Вау. Еще.

Меня просить долго не надо: я беру его за руку и отвожу к столу, за которым я обычно читаю. Сажаю на стол, чтобы мне было удобнее дотягиваться, и снова целую его опухшие губы: уже нежно, чтобы не причинить боли. И с ужасом понимаю: я бегу, несусь вниз по обледеневшей горке, и чтобы не упасть и не разбиться о лед, мне приходится бежать еще быстрее, к пропасти, ощерившейся клыками скал. И в пропасти этой моя гибель и прощение мое.

Глава 8


На жестком полу неуютно и холодно, но иначе никак – Тедди сопит на диване. Снейп… Северус предлагал наколдовать кровать, но я отказался: после нашего библиотечного безумия я боюсь и глаза поднять на него.

Едва я думаю о том, что он может пожалеть обо всем, как в животе скручивается тугой клубок ужаса. Целоваться с ним было так хорошо, так правильно, что у меня и в мыслях не было вырываться. Ноги будто исчезли: так бывает, когда долго сидишь, подогнув их под себя, а потом резко встаешь – ватные конечности не держат, подгибаются в коленях, и какой-то ужас охватывает: отнялись. И какое мазохистское удовольствие доставляет покалывание, когда кровь снова начинает поступать в отсиженные ноги!

У меня такое ощущение, что мы со Сне… с Северусом душу отсидели. И туда перестала поступать не кровь, а что-то… Не знаю. Отнялась у нас душа, пока старшие дядьки и тетьки решали за нас, как жить и за что умирать. Когда у меня умер Сириус, а у него – моя мама.

Я никогда не забуду тот момент из воспоминаний, когда Северус держал мертвую маму в объятиях и безмолвно кричал, проклиная этот мир и, в частности, Волдеморта.

Чертчертчерт, не могу уснуть. Переворачиваюсь с боку на бок, одеяло сбилось, простыня, расстеленная прямо на ковер, пошла складками. Губы саднят, несмотря на заживляющую мазь, выданную мне Сне… Северусом. Мы остановились, только когда у него тоже пошла кровь из потрескавшихся губ. Мне казалось, сердце мое остановится, едва он отойдет дальше, чем на пять дюймов.

Но я выжил. Глупо это. Люди не умирают от такой ерунды.

Рассохшийся диван скрипнул – я бдительно вскидываюсь, нашариваю очки, подслеповато щурясь в темноту, но не вижу ничего особенного. Предутренние тени прячутся по углам от первых лучей рассвета, одеяло на полу… Что?

— Тедди! – меня будто пружиной подбрасывает с моего неудобного ложа. – Тед Ремус Люпин!

Тедди не отзывается. Моего приемного сынишки нет в комнате.

От вспыхнувшего света глаза слезятся и болят. Мечусь по дому, разыскивая Тедди – тщетно. Ни в туалете, ни в ванной, ни даже в библиотеке я его не нахожу. Отчаявшись, поднимаюсь прыжками в спальню к Северусу – на него вся надежда.

Северус спит, разметавшись на кровати – заживающие уже губы приоткрыты, одеяло сбилось, открывает обнаженную грудь, испещренную старыми, белыми шрамами. Одна рука свисает с кровати, другой он обнимает подушку. Так жалко будить его, уставшего, но выбора нет.

— Северус! – я легонько трясу его за плечо. – Северус, проснись!

— Гарри… — сонное бормотание прерывается шмыганием, и тут меня бесцеремонно обхватывают рукой за талию и втаскивают под одеяло. – Гарри…

Замираю на мгновение – какое-то тепло охватывает меня, неловко лежашего у Снейпа на груди, а потом я отхожу от умиления и снова начинаю трясти мужчину:

— Северус, да просыпайся ты! – нет ответа.

Делать нечего. Прости меня, Северус…

— Сопливус, подними свою тощую задницу с кровати! – кричу я в отчаянии.

— А я ведь все слышу, — угрожающе рычит Северус, не открывая глаз.

— Все-таки разбудил, — выдыхаю я с облегчением.

— Еще бы. Скачете тут, как конь на водопое. Что случилось, мистер Поттер?

— Тедди пропал! – у меня уже голос срывается. – Тедди нигде нет! Опять этот Зов! Помоги, умоляю тебя!

— Отставить истерику, — Северус рывком поднимается с кровати и скрывается в ванной так быстро, что я успеваю лишь увидеть, как от резкого движения у него с бедер сползают пижамные штаны, открывая узкую полоску черного белья.

Меньше, чем через минуту он появляется снова – с волос каплет вода, лицо мокрое.

— Пошли, — он тянет меня за собой, даже не одевшись.

Мы выходим из дома – палочки наготове. Бледная луна завернулась в тучи и еле светит. Яркий Люмос Северуса разгоняет бледнеющие тени.

— Гарри, может, ты все-таки расскажешь мне правду? – шепчет Северус, выискивая взглядом малейшее шевеление кустов. – Я в жизни не поверю, что высокоорганизованные оборотни вот так просто третий день сидят по кустам и выжидают, кода же у мальчика случится приступ. Ты сколько угодно можешь врать, но вряд ли тебе удастся убедить в такой ерунде человека, который почти двадцать лет добивался должности преподавателя Защиты от темных искусств.

— Я правду тебе сказал! – обороняюсь я. – Стой, что там?

Не успеваю даже заметить движение палочки Северуса:

— Авада Кедавра! – шлепок упавшего на землю тела заставляет меня вздрогнуть.

Я бросаюсь к упавшему на землю серому зверю, оттаскиваю тушу и уже через мгновение прижимаю к себе зареванного Тедди, бьющегося в судорогах страха. Северус внимательно смотрит на волка, на меня, на Тедди, и я вижу, как его лицо искажает ярость – таким взвинченным я видел его, только когда он угрожал налить мне Веритасерум в тыквенный сок.

Спасаясь от вопросов, уношу брыкающегося Тедди в дом, молча принимаю из рук Северуса, чуть ли не звенящего от гнева, успокоительное, силой пою мальчика зельем и когда тот засыпает, виновато поворачиваюсь к мечущему гром и молнии мужчине.

— Поттер, — шепотом, не предвешающим ничего хорошего, тянет Северус. – Сегодня не полнолуние. И оборотень, умирая, превращается обратно. Скажи правду.

Зажмуриваюсь так, что перед глазами собираются звезды, и мотаю головой.

— Скажи лучше, — повышает голос Снейп. – Я ненавижу, когда мне врут. И ты это отлично знаешь еще с Хогвартса.

Снова мотаю головой. Северус подходит к двери, распахивает ее настежь и указывает в пробуждающийся день:

— Убирайся тогда. Что ты глазами хлопаешь? Давай, давай, собирай манатки и убирайся. Я не люблю лжецов, и уж точно Веритасерум на тебя переводить не намерен.

Покорно встаю и плетусь в ванную – за еще не высохшими запасными брючками Тедди. Северус молчит, скрестив руки на груди и прислонившись к стене. Он молчит, пока я долго их складываю и уменьшаю, пряча в карман, молчит, пока я тщательно упаковываю палочку в футляр, сам не зная зачем…

От боли и обиды у меня в горле встает ком, и я, как ни сглатываю, не могу от него избавиться. Подняв Тедди на руки, я шагаю к дверям, и тут же у меня из рук вырывают безвольное тело ребенка.

Оцепенев, смотрю, как Тедди укладывают на диван – осторожно и бережно. Я не думал никогда, что руки Снейпа способны на нежность, но вот убеждаюсь. Те же самые руки берут меня за запястья и тащат наверх. Покорно переступая ногами, следую за Северусом: мне все равно, что он сделает со мной, лишь бы не выгонял. Я просто этого не переживу.

Сидя в углу, наблюдаю, как Снейп скрывается в ванной и снова выскакивает через минуту, едва ополоснув лицо. Как с ребенка, он снимает с меня рубашку и брюки, заворачивает в одеяло и сажает себе на колени.

Меня начинает колотить нервная дрожь. Уж слишком быстро меняется настроение Северуса – из огня, да в полымя. Нестабильный он какой-то.

— Это я-то нестабильный? – я ощущаю легкую щекотку в мозгах и не успеваю даже возмутиться. – Я не собираюсь выколачивать из тебя правду, Гарри. Только я и помочь не смогу, если не буду точно знать, что происходит с мальчиком. Скажи.

Мотаю головой, едва удерживая в себе рвущуюся наружу правду.

— Не доверяешь, значит… Сходить за Веритасерумом? Только учти, тебя тошнить от него будет всю ночь.

Молчу.

— Я же все равно узнаю, Гарри, — сильные руки стискивают мой кокон, слегка поглаживая, и я умираю от того, что через одеяло ничего не чувствую. – Я тебя привяжу к кровати и буду поить Веритасерумом через воронку. Хочешь?

Зажмуриваюсь, прикусываю язык и изо всех сил молчу.

— Значит, вот как ты доверяешь своему ангелу-хранителю, Поттер, — голос Северуса мгновенно холодеет. – Значит, притащиться ко мне домой ты можешь, а правду говорить не желаешь. Что ж. Заслужил, не спорю. Пойду-ка я за Веритасерумом.

Удивленно распахиваю глаза:

— Откуда ты знаешь про ангела-хранителя?

— Тедди куда откровеннее тебя, знаешь ли, — коротко отвечает Северус. – Так будем признаваться, или нет?

— Оборотни не напали пока, потому что Тедди не хочет, — обреченно выдыхаю я. – Он для них, как воплощение их земного бога, Ромула. Тедди пока сопротивляется, но Зов все чаще и чаще настигает. И с этим ничего нельзя сделать. Его зовет кровь. Он единственный рожденный оборотнем ребенок. Человеческий детеныш. Маугли. Он – их бог.

— Да с чего ты взял, что мальчик – воплощение кого-то там?

— Грейбека помнишь? – усмехаюсь я. – Когда Тедди первый раз услышал Зов, он ушел довольно далеко. Просыпаюсь ночью, не нахожу его, кидаюсь к Кингсли, тот ставит на уши всех авроров… Тедди был за милю от дома – в волчьем обличье. И Грейбек… Грейбек…. Он лизал ему лапы, понимаешь? Он валялся у него в ногах пузом кверху, как щенок, и поскуливал от удовольствия. Тедди долго не мог придти в свой нормальный вид, он кусался и бил меня лапами… Хорошо, что на мне была толстая куртка. А Грейбек… Он совсем озверел. Кинулся на Кингсли.

— И?.. – Северус напряженно следит за каждым моим словом.

— Сектумсемпра, — шепчу я, обмякая. – Я вспомнил только про Сектумсемпру.

— Мальчик видел? – звенящим голосом спрашивает Северус, стискивая меня в руках.

Отрицательно мотаю головой:

— Нет, Кингсли уже аппарировал с ним. Я выбил из Грейбека рассказ про Ромула, а потом превратил заклинанием в фарш. Понимаешь? Я убил, я сознательно убил!..

Задыхаюсь от нахлынувших воспоминаний, меня колотит крупной дрожью. Как вспомню эту лужу крови и труп, ужасный, мерзкий труп…

— Кингсли прикрыл меня, меня не посадили. Но с той ночи Тедди слышит Зов все чаще. Когда Зов станет сильнее, чем память о людях, когда он будет мучить его и днем, и ночью, Тедди окончательно выберет звериную плоть. И я могу сколь угодно выслеживать его по лесам и болотам: если волчий бог захочет уйти, он уйдет. Если он уйдет, оборотни либо проведут инициацию и выберут его своим господином, либо… Они просто высосут из Тедди всю кровь. Всю. Северус, он все, что у меня осталось от нормальной жизни.

— И чего ты пытался добиться, не рассказав мне правды? – мягко спрашивает Снейп, прижимая мое конвульсивно дергающееся в ознобе тело к груди. – Представляешь, если бы я начал поить мальчика каким-нибудь зельем, не узнав причины? Все, хватит трястись, успокойся.

— Ты не представляешь, как тяжело было скрывать правду, — стуча зубами, выговариваю я. – Это все равно, что не думать о розовом единороге. Ты все равно о нем думаешь! Распознавать твою легилименцию было очень трудно, и мне приходилось сутками не думать об оборотнях.. Северус, мне страшно. Он же ребенок. Я не могу связать его и посадить на цепь. Что мне делать?

— Сейчас – ложиться спать, — решительно приказывает Северус. – Утром подумаю. И если ты так будешь трястись, моя кровать станет вибромассажером. Успокоительного хочешь?

— Что значит «твоя кровать»? – таращусь я на Снейпа.

— Ну, я могу и на коврике у двери лечь, но сомневаюсь, что мои старые больные кости выдержат хоть одну ночь. Так что извините, мистер Поттер, придется вам потесниться. Я свободолюбив, могу во сне метаться, так что давайте к стеночке.

Северус выпутывает меня из кокона, силком укладывает в постель, укрывает одеялом. Пока он устраивается рядом, я стараюсь ближе прижаться к стене, только бы не касаться бедром его спины или того, что пониже. Но стена кажется обжигающе холодной, и долго я так не выдерживаю – двигаюсь ближе и сразу оказываюсь в плену рук.

— Я не могу, — бормочу я, пытаясь вырваться. – Я не могу, не могу…

— Да ты дрожишь, как осиновый лист, — рявкает Северус. – Еще отморозишь себе задницу. Тебе спину не жалко совсем, на полу спать? Будешь спорить, получишь Сомнум. Нокс.

Но я так и не могу уснуть. Время тянется мучительно долго. Я лежу, не шевелясь, и впитываю кожей тепло обнимающих меня рук. А мне всегда казалось, что он ледяной, как сосулька…

— Поттер, живо спать, — приоткрывает через полчаса один глаз Северус. – Не уйду я никуда. Из своей-то постели!

На этот раз подчиняюсь и проваливаюсь в сон.

Ромул мчится на мягких лапах по шелестящим под когтями рыжим листьям. Сверху за ним наблюдает Рем. Ремус. Ремус…

Глава 9


Притворяться спящим – не такая уж сложная работа.

Гарри поверил – и сопит под боком, теплый и успокоенный. А я заснуть не в состоянии: пока обнимаю его, точно.

Украдкой, как вор, откидываю одеяло. Глаза, привыкшие к полутьме подземелий, прекрасно различают все даже в полной темноте, а сейчас уже подступает утро. Любуюсь свернувшимся в клубок Гарри – во сне его коленки и локти прижаты к животу. Боится чего-то.

Будто почувствовав мои мысли, Гарри переворачивается на спину, разметавшись по кровати. Худой, какой же он худой… Не стройный, а именно худой…

Но это лучше, чем моя угловатая костлявость.

Он улыбается чему-то во сне: еще не до конца зажившие губы манят прикоснуться, но я держусь – пусть пока спит. Вон как реснички дрожат.

Одергиваю себя – Северус, да ты, никак, сопли розовые развел. Не к добру.

Мерлин, какой же красивый…

Не могу держаться дальше. Оперевшись так, чтобы нависать над Гарри, мягко целую его в губы.

Люциус как-то сказал мне, что в постели бывает два вида поцелуев: чтобы разбудить и «только не просыпайся!». Вот сейчас это было «тольконепросыпайся», но Гарри все равно распахивает мутные зеленые глаза и смотрит на меня, не узнавая.

Обнаглев до предела, решаю не останавливаться. Снова целую его, и не могу понять, почему Гарри отворачивается.

— Что не так? – охрипшим голосом спрашиваю я.

— У меня во рту помойка, — сообщает Гарри подушке, начиная извиваться в попытках выбраться.

Лучше б он этого не делал. Ниже пояса начинается настоящая революция. Гарри смотрит на меня ошалевшими глазами, переводя взгляд с невозмутимого (стараюсь, как могу!) лица на ставшие жутко маленькими трусы.

— Северус, — тихо зовет Гарри. – Пусти, Мне… эээ… срочно нужно в душ. Очень срочно.

— А если не пущу?

— Пожалуйста, — предпринимает еще одну жалкую попытку Гарри. – У меня все болеть будет.

«Победа!», — вопит мое подсознание.

Специально ложусь на Гарри, прижимая его к постели. Чувствую, как он стремительно возбуждается, и наслаждаюсь видом его красных щек.

Век бы так лежал.

— Северус, я не…

— А кто тебя спросит? – меланхолично тяну я, стаскивая с Поттера трусы.

Открывшийся взору вид меня радует до глубины души. Уж я знаю, чем тебя порадовать. Медленно провожу ладонью по напряженному стволу, извлекая капельку, ароматную, растекающуюся по головке капельку. Сильно пахнет мужским мускусом и желанием.

— Охх, — выдавливает Гарри, когда я глажу его бедра и, не удержавшись, целую выступающие косточки. – Северус, хватит. Я же не…

— Тихо, — бормочу я в темные завитки. – Потом будешь скандал закатывать. Ты так пахнешь, Гарри…

Кажется, зря я это сказал. Я даже сделать ничего не успеваю, как белая струя выплескивается мне на горло. Застываю в нелепой позе, как идиот – терпко пахнущая влага стекает по моей шее в ямку между ключицами…

Остановите момент. Кто-нибудь, выключите Вселенную.

— Я не хотел, — отчаянно краснеет Гарри, не понимая, почему я застыл. – Северус, мне очень нужно в душ. И тебе тоже.

— Мгхм… — я беру его ладонь и бесцеремонно помещаю себе пониже живота. – Кажется, я схожу с ума, мистер Поттер.

«Первый раз за сорок четыре года», — уточняет разум.

— Что мне делать? – шепчет Гарри, не в состоянии говорить.

— Сделай хоть что-нибудь… Ох!

Ладонь Поттера в моих трусах. Честное слово. Мерлин и Моргана, это пытка куда изощреннее Круциатуса!..

Я начинаю мысленно перебирать содержимое полок в своих шкафах, чтобы не опозориться перед мальчишкой. На пятьдесят восьмом флаконе (кажется, Оборотное без волоса), я не выдерживаю, и про Феликс Фелицис додумать не успеваю.

Взвинченные, раскрасневшиеся, вымазанные спермой – потрясающее зрелище.

— Я в душ, — поспешно ретируюсь я.

В закрытую дверь долетает:

— Просиди там больше минуты, Северус!

— Наглый мальчишка, — я сую голову под кран с ледяной водой. – Побыл бы на моем месте…

Весь день меня не отпускает накрывшее с утра ощущение. Ощущение незавершенности, незаконченности. Поттер бросает на меня стеснительные, но красноречивые взгляды, однако не подходит – после приступа Зова Тедди очень слаб и даже есть сам не в состоянии. Поттер лично варил ему кашу и кормил с ложечки.

Конечно, он не замечает, как я незаметно опорожняю пузырек снотворного в кастрюлю. Мальчику нужен отдых. Новолуние скоро, не стоит рисковать…

Тедди блаженно засыпает, измотанный борьбой с собственной природой, и мы с Поттером фактически остаемся наедине. Пока мы пьем чай, пытаясь друг друга не замечать, Поттер теребит скатерть так, что сахарница на столе жалобно позвякивает.

— Вижу ведь, что-то сказать хочешь, — подаю я голос. – Не стесняйся.

Поттер заливается краской и не отвечает. Со вздохом подхожу сзади, обхватываю руками и целую.

Да, это ты знаешь. Ты это любишь.

Поттер расслабляется под моими поцелуями, краснота с щек немного уходит.

— После того, что было между нами утром, мистер Поттер, — шепчу я как можно тише прямо в ухо, — вы имеете право на любые вопросы и предложения.

Молчит.

— Я же знаю, чего ты хочешь, Гарри.

Молчит.

— Мне на колени встать, что ли?

Поттер поднимает на меня горящие глаза и одними губами выговаривает:

— Я это… Девственник, в общем, — и снова краснеет.

— Оу, сегодня просто парад истин.

— И мне это не очень нравится, — признается Поттер.

Судорожно стискиваю пальцы на стуле, они аж белеют, и спрашиваю:

— А если еще более прямо?

— Я тебя… Эмм… Возьми мен… Нет. Мерлин, Северус, ты и так знаешь, что я хочу сказать!

— Какой ты закомплексованный, — мурлычу я, залезая ладонями под футболку Поттера.

— Это больно? – тихо спрашивает Гарри.

— Не знаю, Я, собственно, тоже невинен. Хоть и не скажу, что как дитя, — чешу я в затылке. – Пойдем. Проверим, больно ли.

Как мы оказываемся в спальне, я не помню.

Как раздеваем друг друга, раздирая проклятую одежду на куски, тоже не помню.

Мы падаем в кровать, исступленно целуясь, причем я чуть не задеваю макушкой изголовье, Поттер не знает, куда деть себя – ему все мешает: руки, ноги, все. А я знаю, чего хочу. Я целеустремленно раздеваю его, пока не обнажаю полностью.

«Какой он, в отличие от меня, красивый», — думаю я, и мне становится стыдно за слишком худые ноги, за сальные волосы, за не очень ровные зубы и особенно за нос. Стыдно за все шрамы, за тощую задницу и угловатые бедра.

И я не могу понять, почему Поттер любуется мною, как божеством.

Хотя одной частью своего тела я могу по праву гордиться. Кстати, ей уже очень тесно…

Увидев мой член в полной готовности, Поттер ойкает и съеживается.

— Он же не поместится, — благоговейно шепчет Поттер, вгоняя меня в краску.

— А мы поместим. Не торопись.

Ложусь сверху, отмечая, что ощущение чужой кожи под своим телом – лучшее, что я знаю. Лучше полного котелка Феликс Фелициса. Нет, лучше…

— Гарри, я думаю о зельях, — трагичным тоном произношу я.

— А я – о квиддиче, — не менее трагично сообщает Гарри, невольно дернувшись и заставив меня вздрогнуть от прилива удовольствия.

Мы целуемся долго, пока мне не приходит в голову мысль попробовать Поттера на вкус. Когда я почти уже беру губами его головку, он вдруг меня отталкивает:

— Слишком много. Я не вынесу. Это слишком хорошо.

— Тогда…?

— Да. Я готов.

Призываю из лаборатории зелье – не слишком аккуратно. Пока фиал летит, он успевает разбрызгать половину.

— Это..?

— Обычное обезболивающее.

— Я ничего не почувствую?

— Обещать не могу, — коварно шепчу я, скользя ладонью между упругими ягодицами Поттера.

Мы долго мучаемся с выбором позы и, наконец, решаем, что хотим видеть лица друг друга. Я долго ласкаю Гарри изнутри пальцами, пока не понимаю, что тот почти готов.

— Потерпи, — умоляюще шепчу я, когда мой член скрывается в Гарри наполовину, а он начинает мелко вздрагивать. – Ну, потерпи, немножко…

— Мне не больно, — шепчет Гарри, но его лицо и выступивший бисер пота говорят обратное.

— Может, не надо тогда?

— И я буду раскаиваться всю жизнь! Пожалуйста, Северус, умоляю…

Вместо ответа я слегка двигаю бедрами – и Поттер шипит от боли. Но, когда я хочу выйти, он хватает меня за задницу и буквально насаживается – до конца.

— Глупый мальчишка, — я вытираю бегущие по щекам Гарри слезы. – Ну, кто тебя просил? Я же мог тебя порвать.

— Хватит болтать, — шипит Гарри.

— Не стоит изображать из себя мученика, Гарри. Если тебе больно…

— Заткнись и трахни меня.

После этих слов у меня просто сносит крышу. Я рычу, как самый настоящий дикий зверь, вколачиваясь в податливое, доселе неизведанное тело. Я жадно целую и кусаю все, что попадается на пути моим губам и зубам. И когда Гарри кричит, но уже не от боли, а от вспышек чистого удовольствия, я тоже отпускаю поводья.

Звенят вокруг осколки мира, разбиваясь, как зеркало, в которое запустили кирпичом.

Кричит и стонет подо мной, обмякая, мальчишка, которого я ненавидел тринадцать лет и простил за два дня.

Колотится в приступе оргазма мое старое, некрасивое, но еще на что-то способное тело.

И когда Гарри, хныча от счастья, обвивает меня ногами и руками, чтобы сразу провалиться в сон, я понимаю, что иначе быть не могло.

Мы не можем друг друга ненавидеть.

Мы одно целое.

Когда я засыпаю, у меня чрезвычайно сильно чешутся лопатки.

Глава 10


Кажется, впервые в жизни я не вижу снов.
Меня вырубает сразу – я, если захочу проснуться, не проснусь. Такое ощущение, что Северус выпил все мои силы, пока мы занимались… Мерлин, чем же мы занимались? У меня язык не повернется назвать это сексом. Но и занятием любовью не решусь – мы оба пока не определились, что с нами творится: любовь или простое любопытство.
Утро нагло будит меня перестуком капель дождя по кровлей. В нашей спальне (когда она успела стать нашей?) тепло и уютно, и рядом спит Северус, снова раскрывшись во сне, будто ему жарко. Помнится, ночью я иногда просыпался, чтобы укрыть его, но неизменно одеяло оказывалось на полу. Не в силах больше спать, сажусь и подтягиваю колени к животу. Задница обиженно ноет, но, то наслаждение, которое я испытал, когда Северус сильно и нежно брал меня, той боли стоит. Я даже представить не мог раньше, что близость с мужчиной может быть настолько… Не знаю. Все было так естественно, так, как должно было быть. И меня не волновал ни возраст Северуса, ни внешность, ни наши предрассудки. И уж точно меня не волновал пол. Были только руки, губы…
«И еще кое-что», — хихикает подсознание, вгоняя меня в краску.
Северус всхлипывает во сне и поворачивается на живот, утыкаясь лицом в подушку. И едва одеяло сползает, обнажая его худую спину…
Я не знал, что могу ТАК орать. И Северус явно не знал. Его аж подкидывает на кровати, будто судорогой. Через секунду мне в лоб уже смотрит палочка, и я цепенею, но слава Мерлину, Северус просыпается окончательно и отводит руку:
— Гарри, что ты так орешь? – возмущенно интересуется Северус. – И так голова болит…
— Ты весь в крови! – меня колотит от ужаса.
На самом деле – на его лопатках два глубоких рваных пореза, и все, до поясницы, запачкано бурой кровью. Участок простыни, на котором спал Северус, стоит колом – так пропитала его кровь. Северус смотрит на меня, на простынь, медленно отводит руку назад, прикасаясь к ранам, и морщится от боли. Он явно в шоке – откуда могли появиться ужасные раны за одну ночь?..
— Неужели я тебя так расцарапал ночью? – ласково касаюсь ран, отчего Северус болезненно вздрагивает, но сразу же разражается хохотом:
— Мистер Поттер, ваш дедушка не был гиппогрифом? Нет? Ну, и почему такие глупые вопросы задаете?
— Очень больно? – я встревоженно заглядываю в глаза Северусу.
Он берет мое запястье, подносит ко рту и долго прижимается губами к голубой жилке:
— Да нет, — тихо отвечает Северус, — совсем не больно.
И теряет сознание.
Мне кажется, я схожу с ума. Я не знаю, что делать – Тедди лежит внизу в искусственном сне, Северус – в глубоком обмороке. После долгих метаний понимаю, что Северусу я нужнее – Тедди просто спит, а вот мой новоявленный любовник умирает.
Любовник… Так грубо звучит…
Северусу ужасно плохо – он мечется по кровати, не в силах сбежать от раздирающей его боли. От него пышет жаром – я догадываюсь намочить простыню и покрыть его с головой. Простыня высыхает за три минуты. Каждые три минуты я смачиваю ее в ведре и снова укрываю его, пытаясь оттянуть жар. Раны кровоточат и воспаляются.
В этом аду я нахожусь до позднего вечера. Накормив Тедди и напоив его снотворным – в полнолуние я не способен противостоять Зову – возвращаюсь к Северусу.
Он лежит с открытыми глазами, но эти глаза не видят меня. Это глаза слепого.
— Северус, — в два прыжка оказываюсь у кровати. – Ты слышишь?
Нет, он не слышит меня. Но как-то чувствует, потому что пальцы его, напоминающие паучьи, вздрагивают и с усилием манят меня ближе. Я наклоняюсь к нему, Северус вцепляется слабыми пальцами в мою рубашку, расстегнутую на груди – жарко бегать вверх-вниз по лестнице – и тянет к себе.
Его губы слабо вздрагивают под моими, приоткрываясь совсем чуть-чуть: такое ощущение, что на это движение он тратит все свои силы. Бледная, пышущая жаром рука падает на одеяло и Северус снова уходит в себя.
Нет, я так больше не могу!
Переворачиваю Северуса так, чтобы тот лежал на животе, и обмираю. Из страшных, воспаленных рваных ран лезет на свет что-то, напоминающее косточки, обтянутые кожицей. И на этой кожице, прозрачной настолько, что трогать страшно, заляпанной льющейся из вскрывшихся язв алой кровью, чудом держатся густо-черные, чернильного цвета перья.
У Северуса растут крылья.
Кажется, я долго истерично смеюсь, прежде чем пинком заставляю себя отправиться в библиотеку. Встав на середину книгохранилища, сосредотачиваюсь и негромко, чтобы не потревожить пыль и запахи веков, произношу:
— Акцио, книги об ангелах.
В руки мне приземляется тонкая книжечка без обложки. Я сажусь прямо на пол и углубляюсь в чтение.
На первой же странице ярко нарисована обнаженная мужская спина с такими же страшными язвами, как у Северуса. На второй странице – на той же спине красуются крылья с иссиня-черными перьями.

«Нефелимы – потомки инкубов и ангелов. Ген нефелима передается от матери к ребенку, и остается спящим, пока ребенок растет. В течении жизни ген может проснуться, сделав носителя либо ангелом, либо нефелимом, темным хранителем. Определяющим фактором являются деяния спящего нефелима на протяжении жизни. Если нефелим творит добрые дела, у него безболезненно, во сне прорезаются светлые, ангельские крылья. Если жизнь нефелима была наполнена злом и ненавистью, несбывшимися мечтами – черные крылья вырастают долго, очень болезненно. Вероятна смерть во время прорезания крыльев.
У каждого спящего нефелима есть подопечный. Светлый – защищает своего подопечного инстинктивно, Темный – ненавидит его, хоть и вынужден защищать из-за родства со Светлыми. И, независимо от полученных крыльев, нефелим не имеет права вступать с подопечным в половые отношения. Наказание за ослушание – смерть.
Последним нефелимом в Англии на 1970 год была Эйлин Принц»

Я роняю книжку – мои ладони не смогут удержать даже перышко.
Мать Северуса была нефелимом. Северус – нефелим. Темный нефелим.
Не знаю, сколько я просиживаю на холодном полу библиотеки, клацая зубами и сопоставляя факты. Вспоминается каждая мелочь – непривлекательная на первый взгляд внешность, угрюмость и замкнутость, язвительность и ненависть к отдельным ученикам…
А еще Северус умел летать. Летать без метлы.
Кто его подопечный? Кто человек, из-за которого Северусу так больно?.
В голове возникает картинка – Северус, распаленный и невероятно нежный, занимается со мной любовью. Он целует меня везде, где только может достать. Он вытирает мои слезы, когда мне кажется, я порвусь на части. Он нежно и сильно берет меня, оглаживая вездесущими ладонями, касаясь моего тела так бережно, что не верится, что когда-то он мог ненавидеть меня. Северус…
— Мерлин всемогущий, — шепчу я, сглатывая невольные слезы. – Он же мой… Мой хранитель…
Решение приходит мне в голову незамедлительно.

Глава 11


Не знаю, сколько я провалялся в бреду, но очнувшись, чувствую жестокий голод.

Прямо как был, в простыне, шлепаю босыми ногами по полу к маленькому холодильнику. Мерлин, сколько уже стоит тут этот суп? Кажется, еще немного, и он взглянет на меня грустными добрыми глазами.

Решительно выливаю заплесневевший, «ароматный» бульон в раковину, простеньким заклинанием освежаю воздух и чешу в затылке. Я что-то забыл, а что – не помню.

Лопатки жутко чешутся, хоть трись ими об косяк – моих коротких ногтей мало, чтобы удовлетворить потребности моего организма.

— Совсем плесенью зарос, Снейп, как тот суп, — ворчу я, обиженный сам на себя, и ползу в ванную, чтобы отмыться.

Теплая вода приятно успокаивает мою спину, и я берусь за флакончик с гелем для душа. Намыливаюсь прямо ладонями, не заботясь о мочалке – мне нравится, как ладони скользят по мокрому, мыльному телу…

Реакция организма незамедлительна – ох, Снейп, плохо быть девственником в свои-то сорок четыре года! Но как иначе? Я не мог изменить Лили, как ни старался перебороть в себе эту страсть. А когда она умерла, когда я обнимал ее, мертвую, в полуразрушенном доме…

Я так и не смог больше взглянуть ни на женщину, ни на мужчину с сексуальным подтекстом. Я отгородился от мира кучей тряпья, намеренно перестал мыть голову так часто, как этого требовало полное испарений от зелий подземелье. Я заставил себя разучиться улыбаться. Я не принадлежал никому из этого мира – моя душа умерла вместе с той, которой принадлежала всегда. А когда Волдеморт вернулся… Ох, чего мне стоили эти карательные рейды! Каждый раз он, как верную собачку, держал меня при себе. И когда остальные Упивающиеся насиловали женщин и девочек, я готов был растерзать всех их на месте – и только клятва, взятая с меня Дамблдором – не выдавать себя, как шпиона – заставляла меня смотреть на все это. Да! Я смеялся, глядя на насильников, но мысленно каждая девочка, каждая женщина, каждая мать, убитая с ребенком во чреве, оставляла в моем списке галочку. Я кривился при предложении Волдеморта поучаствовать и высокомерно отвечал, что слишком брезглив, чтобы насиловать. И он верил, верил мне – я слишком хороший окклюмент, чтобы показать свои эмоции злейшему врагу.

Троих, тех, кто изнасиловал больше всего женщин, я отравил. Я нашел их после чудесного спасения и, неузнанный под Оборотным, втерся в доверие. Я подсыпал им парализующий, убивающий организм по клеточке, яд – и монотонно зачитывал им, корчащимся, списки загубленных ими жизней.

К сожалению, чудодейственный порошок кончился. И мне пришлось оставить идею о мести – чтобы приготовить еще, у меня не было нужных ингредиентов, а явиться в Косой переулок значило обречь себя на смерть.

Я был девственен – и не стеснялся этого. Я Козерог – я не способен на интрижку. И я некрасив, а притворяться кем-то симпатичным ради одной-двух ночей. И стар.

Но сейчас мне очень хочется хотя бы самоудовлетворения. Никогда не испытывал такой нужды в своей правой руке.

Щедро полив ладонь мягким бальзамом для тела, провожу по напряженному стволу вверх-вниз и жмурюсь от удовольствия. Излившись, понимаю, что ни капли я не удовлетворен, и со вздохом смываю с себя мыльную пену. Слабость снова начинает одолевать – глаза слипаются, да так, что попробовав разлепить веки пальцами, я терплю фиаско.

Едва не поскользнувшись на мокрой плитке ванной, я пробираюсь в спальню и падаю в кровать, с наслаждением растягиваясь на прохладных, пахнущих чем-то родным простынях. Запах именно родной, но, что удивительно, незнакомый…

Принюхиваюсь. Почему мои простыни пахнут посторонним мужчиной???

Северус, а не допекло ли тебя твое затворничество до такой степени, что ты стал по ночам ходить во сне, причем целенаправленно как-то ходить: находить мужчину и приводить к себе?

Но запах потрясающий. Я пьянею, вдыхая его. Я собираю простыню в один большой ком и жадно дышу этим запахом – вожделения и страсти. И чувствую, как мужчина во мне требует своего.

Я не знаю, чей это запах, но я хочу его владельца со страшной силой.

Засыпаю, вцепившись зубами в подушку. Она пахнет чьими-то волосами.

Явно не моими.

Я схожу с ума.